Театр из Глазова, что в Удмуртии, не впервые приезжает (раньше на «Золотую маску» обычно, сейчас на «Уроки режиссуры»), а у Дамира Салимзянова я видел и спектакли, поставленные в других местах, к примеру, «Летучий корабль» из пермского «Театра-Театра» запомнился как отличный, и во многом неожиданный (несмотря на, казалось бы, хрестоматийный сюжет и давно ставшие шлягерами мультяшные песенки), годный для зрителей любого возраста мюзикл.
«Досадный мотив» - версия «Записок из подполья» Достоевского, и тоже очень неожиданная в плане работы с текстом и подхода к материалу, хотя вроде бы режиссер идет «от автора» и «за автором». Но самое интересное, ценное, да и увлекательное в повести, на мой, по крайней мере, вкус - ее первая часть, абстрактные философические размышления и измышления Подпольного рассказчика - в драматургической композиции Салимзянова представлена скупо, а решена через «примерочную», «репетицию для себя» героя в качестве не то стендап-комика, не то клоуна-любителя, не то деревенского массовика-затейника... Помещенный в комнату, оклеенную вместо нормальных обоев собственно «записками» (которые герой непрестанно продолжает дополнять, вписывая отдельные слова поверх «обоев» и «притолок» маркером), он пробует «на язык» обрывки текста, а в это время ассистент (некультяпистое существо неопределенного пола и возраста в очках и худи с капюшоном - но скорее мальчик и скорее подросток… — рассыпающее бумажки) включает на каждую реплику фонограмму хохота публики; «наложенный смех» и вдохновляет, и раздражает самодеятельного «стендапера», пока он, наконец, не прогонит «ассистента» восвояси и, оставшись один, не погрузится в воспоминания о «скверном анекдоте», который разыграл с типичной для прозы Достоевского чувствительной проституткой, очередной в серии множества «святых блудниц». Естественно, в роли Лизы выступает та же молодая актриса Екатерина Салтыкова, что скрывалась под капюшоном, включая и выключая катушечный магнитофон с записанным хохотом. Актер, выступающий за Подпольного, тоже достаточно молод, как выяснилось после спектакля - Павлу Шарыгину всего 36, но на сцене его персонаж гораздо старше, ему, по виду, к 50, он уже поживший, побитый, оттого и злобный, и подлый, и в подлости своей находящий последнее утешение... Однако вместе с тем - и это главный сюрприз постановки - вопреки обыкновению Подпольный в исполнении Шарыгина и постановке Салимзянова получился смешным, точнее, он сам из себя комика делает, сознательно, злонамеренно выставляя себя на посмешище и в своих, и в чужих глазах. Более того - наметилась тенденция возводить достоевских персонажей типа Закладчика, Подпольного, Свидригайлова и т.п. на пьедестал, превращать их в страдальцев; апофеоз тому - «Кроткая» Виктора Крамера, где Сергей Гармаш играет прям-таки безвинного страстотерпца, а жертва его превращена буквально в куклу.
Надо признать, Достоевский дает к подобному взгляду немало и повода, и материала; но в глазовском спектакле Подпольный раскрывает не столько трагическую, сколько комическую свою сторону, а уже через нее, от «противного» (буквально) и собственную драму. Он жалкий не только в том смысле, что его жалко - но и в том, что он смехотворен, ничтожен. Оперируя несложной атрибутикой, актер виртуозно, блестяще «ломает» эту комедию; аккомпанируя собственноручно (ну «затейник» же!) на гармони тремя мажорными аккордами, сам собой играя в т.н. «музыкальные стулья» (бегает вокруг стульев, и каждый раз, хотя он один, наедине с собой, едва успевает занять место, отбрасывая со следующим кругом по стулу), оставаясь заложником им самим придуманного и на себя «напяленного» амплуа. Он, может, и желает казаться глубже и сложнее, чем есть - а выглядит забавным, фриковатым... но парадоксально в том и кроется его подлинная беда, его осознание и переживание своей ничтожности, никчемности... и тогда содержание купированного текста первой части прорастает без слов, но через эмоции героя в действии, в основном (и вполне тривиальном) сюжете; в достоевском Подпольном обнаруживаются задним числом - причем даже на уровне текста, прежде незамеченные! («я даже и насекомым не сумел сделаться...») - переклички с Кафкой (кстати, Салимзянов ставил Кафку и «Процесс» в Москву из Глазова привозили). Так амбивалентность характера персонажа резонирует с амбивалентностью одного из предметных символов в пространстве спектакля - висящей над дверью репродукцией картины Николая Ге (художник упоминается в тексте) «Что есть истина», полувыцветшей, сильно запыленной, тоже присутствующей и как знак отчасти иронический, почти саркастическая визуальная «ремарка» к псевдо-исповеди рассказчика, но и как указание на возможный выход из «подполья», из морока «досадных мотивов» и «скверных анекдотов».
Источник: https://users.livejournal.com/-arlekin-/4579927.html